Контакти
RSS |
| Донецкий бассейн. Ртутное дело А. Ауэрбаха и К°. Почтовая открытка конца XIX - начала XX в. (источник) |
«Опять степь. Едва белые скалы Донца, скученные около Святых гор, скрываются из вида, как со всех сторон снова тянется выжженная солнцем, безлесная, безводная, изрытая морщинами равнина. В дождливый год здесь, вероятно, волнуются хлебные поля и своими красивыми переливами смягчают безотрадность степной полосы: но ныне, после некоторых надежд, и хлебов нет: поправившиеся было от майских ливней, в июне они сгорели от солнца, скрючившись от горячих ветров. В конце июня было уже ясно, что все погибло. Жары стояли такие, что по дорогам падали волы, а рабочие на полях замертво увозились по домам, поражаемые солнечным ударом.
В такое-то страшное время я и выехал в первый раз на донецкие копи. Последние начинают мелькать уже по Курско-Харьково-Азовской дороге. Из окон вагона, по ту и другую сторону рельсов, в разных направлениях возвышаются черные, курящиеся массы — это и есть шахты и копи. Видишь странную картину: кругом нет ни гор, ни других каких-нибудь признаков горнозаводской страны,— все та же кругом степь, безлюдная, безлесная, изрытая сухими балками,— между тем по обеим сторонам дороги курятся шахты; где же так называемый Донецкий бассейн, донецкая горная цепь? Да ее совсем не существует, обычное представление о горном массиве здесь надо отбросить. Горы в Донецком бассейне существуют только по самому Донцу, именно по правому его берегу, сопровождая реку в виде меловых скал и возвышений на десятки верст. Дальше же за этим крутым берегом они как будто скрываются под землю, куда и надо углубиться, чтобы отыскать их богатства. Там, под землей, они образуют массивные толщи кварцита, известняка и песчаника, заключающих в себе железо, ртуть и другие минералы; там же, под землей, тянутся и слои каменного угля и каменной соли. На поверхности же ничего не видно; вокруг все та же бесконечная степь, изрезанная в разных направлениях сухими балками и такими же возвышениями, нисколько не напоминающими собой горные цепи. Всюду тянутся бурые, выжженные пространства, желтые хлебные поля и зеленые луга, боязливо приютившиеся по крошечным степным речонкам. Надо много воображения или знания местных условий, чтобы увидеть на этой гладкой поверхности горы, горнозаводскую деятельность, копи и горные заводы...
Прежде всего я посетил Никитовский ртутный рудник. И первый мой вопрос, лишь только поезд высадил нас на станции Никитовке, был — где же тут рудник? — потому что кругом ничего не было видно, кроме хлебных полей, сухих выгонов и степных залежей, да нескольких сел (в их числе виднелась и Никитовка), попрятавшихся в углублениях широких, безводных оврагов. Но скоро мое любопытство было удовлетворено. Едва нанятый нами старик-крестьянин из Никитовки провез нас с полверсты, как показались здания знаменитого рудника, дымящего всеми своими трубами; а кругом по степи виднелись каменноугольные шахты, между прочим, и Горловка. По мере того как лошадь наша бежала вперед, ртутный рудник все более и более вырисовывался, а через несколько минут мы уже были возле главной конторы.
Стоит он в версте с небольшим от станции, на совершенно ровном и по сравнению с окрестностями низком месте. Благодаря такому характеру местности ртутный завод можно было поставить непосредственно возле самого рудника, что не часто случается в горной промышленности. Посредине всего завода возвышается большое здание (из дикого камня), в котором поставлены паровые котлы и подъемная машина; в центре этого- то здания и находится рудник. Получив разрешение управляющего, в сопровождении штейгера мы подошли к его отверстию, ступили на площадку подъемной машины и через минуту, после данного сигнала, понеслись куда-то вниз среди абсолютного мрака, сразу охваченные сырым, затхлым холодом, и не успели хорошенько опомниться, как уже стояли на дне главной галереи, по которой там и сям мелькали огоньки. Нам также дали по лампочке в руки, и мы отправились по этой галерее. Всюду мелькали огоньки, где-то раздавались удары, слышался грохот бросаемой руды; в воздухе было сыро и смрадно. Сыростью несло, конечно, от мокрых каменных стен; смрад же происходил от масляных лампочек, с которыми работали рабочие и образчики которых были у нас в руках.
Шли мы возле самой стены, пробираясь по глыбам щебня, на каждом шагу спотыкаясь, потому что посередине узкой галереи проложены рельсы, по которым мимо нас то и дело катились вагончики, нагруженные доверху породой. Иногда нас останавливали в тот момент, когда мы проходили под отверстием, пробитым Из верхней галереи на нашу, и когда оттуда сыпали с грохотом щебень породы в стоящий около нас вагончик. Рабочих, сыпавших этот щебень сверху и стоявших около вагончика, также останавливали, все прекращали на мгновение работу, но лишь только мы проходили, как за нами слышался снова грохот падающих камней или лязг вагончика, который покатили рабочие.
Пробираясь все вперед, мы по дороге завертывали в боковые ходы и забои. Всюду кипела работа: в одном месте рабочие тяжелыми кирками долбили стены, в другом происходило сверление отверстий, куда вкладывается заряд динамита и рвет массивную толщу; добытый щебень рабочие лопатами бросали в вагончики и катили их по рельсам до отверстия рудника, где их поднимали машины вверх.
Из главной галереи мы прошли в другую, параллельную ей. Там опять заходили во все темные закоулки, поднимались вверх, на верхнюю параллельную галерею, и намерены были по лестнице спуститься еще ниже, на глубину тридцати трех сажен, но сопровождавший нас штейгер отсоветовал, так как в самом низу много воды. Всего пути под землей мы прошли не более трехсот сажен, но я так наломал себе ноги о камни, так тяжело дышал в смрадной атмосфере и в общем так физически и душевно устал от всей этой тяжелой, необычной обстановки, что был очень рад, когда по другому ходу мы пошли обратно к выходу. По дороге доктор, неизменный мой спутник, несколько раз останавливался перед тем или другим рабочим, бесцеремонно и молча раскрывал пальцами ему рот и, пощупав десны и зубы его, шел дальше. Я, разумеется, раньше знал о ртутном отравлении, но не представлял себе ясно размеров его. С этим я познакомился не здесь, в глубине рудника,а наверху, на самом заводе.
Вступив опять на площадку, мы через минуту снова были наверху, при блеске солнечного света, который на мгновение болезненно резал глаза. Отсюда нас повел другой служащий осматривать завод. Пропуская разные технические подробности, я скажу лишь только в общих чертах о тех мытарствах, которым подвергается руда, прежде нежели из нее получится ртуть. Когда подъемная машина поднимает нагруженный вагончик на верх рудника, здесь его берут другие рабочие и катят на завод, отстоящий от шахты в десяти-пятнадцати саженях и соединенный с нею открытой галереей, по которой проложены рельсы. Затем вагончик поступает в сортировочное отделение, где бабы и мальчики сортируют породу: пустую породу отбрасывают, содержащую ртуть складывают в желоба; в то же время недалеко от сортировочного места стоит дробильная машина, в которую то и дело лопатами насыпали руду: мелкий щебень высыпают в одну пасть машины, крупные камни швыряют в другую пасть, более широкую, и обе эти пасти беспрерывно чавкают, грызут и пережевывают эту кварцевую пищу, отчего во всем отделении раздается беспрерывный грохот, лязганье и хрустенье. Вслед за тем пережеванная таким путем порода поступает в другое отделение, в плавильное. Но на заводе есть несколько систем плавильных печей. При одной системе, менее опасной, изобретенной недавно одним из служащих, нагруженный рудой вагончик механически высыпается в жерло: подходя к печи, он надавливает сам пружину,— массивная крышка печи поднимается, вагончик опрокидывается, высыпает свое содержимое, и крышка снова захлопывается. По другой, первобытной, системе рабочие просто лопатами высыпают руду в открытое жерло, устроенное наподобие воронки, отчего беспрерывно вдыхают в себя страшную атмосферу. Наконец после поступления породы в печи (а в этих печах настоящий ад) вместе с коксом, ртуть испаряется, переходит в виде паров в холодильники,— и дело окончено.
По всему этому отделению, где печи, поистине страшная атмосфера: в раскаленном воздухе носятся пары ртути, мышьяка, сурьмы и серы. Все это вдыхается рабочим. Доктор снова начал раскрывать рты, щупал десны, шатал зубы и приказывал горизонтально вытягивать руки. Здесь только я убедился в широких размерах болезни. Правда, некоторые рабочие служат по целым годам, но это какое-то невероятное исключение. Большинство и года не выдерживают, а некоторые могут остаться при работе только неделю, две, месяц. Насыщенная ядами атмосфера быстро производит действие: появляется красная полоса на деснах, зубы шатаются и выпадают, челюсть отвисает, руки и ноги начинают дрожать. Заболев таким образом, рабочий часто через неделю просится в отпуск. При нас подошел к водившему нас служащему какой-то другой служащий и стал просить отпустить его.
Мы проходили по заводу несколько часов; внимание так утомилось, что я запросился вон с завода. Мы вышли. Там и сям вокруг заводских зданий построены длинные мазанки, сколоченные из камня, выброшенного рудником, и глины,— это казармы для рабочих. В одной из них мы просидели с полчаса, но ничего любопытного не нашли, так как час был рабочий и все население толпилось вокруг плавильных печей, в рудниках, на дворах. Да и трудно было в несколько часов расспросить о житье-бытье, тем более что заводское население представляет собою страшный сброд, сошедшийся сюда из отдаленных губерний - Рязанской, Орловской, Воронежской, Курской, не говоря уже о Харьковской и Екатеринославской, да и это сбродное население беспрерывно меняется: одни уходят, заболев ртутным отравлением, другие приходят попытать счастья.
Оставив казарму, мы отыскали нашего старого возницу на выгоне, сели на его самодельный экипаж, похожий на грабли, брошенные зубьями вверх, и отправились обратно на станцию. И опять та же картина: бесконечная степь, хлеба, села с белыми церквами. А только что осмотренный нами завод, едва мы повернулись к нему спиной, стал представляться какой-то мечтой, бредом больной фантазии, — так мало напоминала вся окружающая страна о какой бы то ни было горной промышленности.
Сразу, едва очутившись на экипаже-граблях, мы почувствовали себя в первобытной степи, среди коренных земледельцев, на диком раздолье сухих выгонов и балок. Старик наш еще более усилил наше впечатление, рассказав нам про свои чисто крестьянские дела. Говорил он и не только на вопросы наши, но и от себя, на свои собственные вопросы. Так, он рассказал нам, что у него пять сыновей, что двое из них с ним живут и уважают его, что, кроме того, с ним же живет и солдатка, забеременевшая не от солдата, и что осенью придет солдат, но ему не позволят бить жену, потому с кем грех не бывает. Кроме того, старик с гордостью прибавил, что, несмотря на свою старость, он все-таки робит, зашибая копейку, а копейку тратит не на себя, как он имел бы право, а на всех: поедет в Бахмут, купит бубликов или калачей и разделит всем.
— Сколько же тебе лет? — спросил доктор.
— А я не знаю,— равнодушно возразил дед,— Неужели же помнить-то (дед при этом добавил несколько энергичных фраз). Года как вода,— сколько утекло, того не пересчитаешь!
— Ну, а примерно все-таки? — приставал доктор.
— Да «черный год» помню. Никак годов семнадцать в ту пору было мне...
«Черный год», памятный по своим последствиям, как самый страшный из всех голодных годов, был 1833 год. Здешние жители передают о нем ужасные вещи, разумеется, по преданию; старики с него ведут летоисчисление.
— Это тебе, значит, лет семьдесят с хвостиком?
— Надо полагать...
— Ну, что же тогда было, в черный-то год?
— А чего же еще?.. Травы сгорели, хлеба сгорели, земля почернела, листья по лесам что есть опали, скот дох, люди остались живы.
— Чем же кормились-то?
— Чем-то не кормились. Кору с дубьев лупили, отруби мешали, мякину толкли, — чем же больше-то? Назем не станешь есть.
— Ну, а нынче как? Как бы не был опять черный год? — спросил доктор.
— Нынче что! Вон горловцы углем кормят, что им? Лишь бы уголь был.
— А вы чем кормитесь, ртутью?
— Нет, со ртути много не возьмешь. Наши ники- товцы также больше углем живут. И другие прочие без хлеба могут проболтаться... Тут теперь везде пошел металл, железо ли, соль ли, другая ли какая руда, из-под земли... ну и питаются!
— Ну, а вы также, говоришь, углем?
— Все больше углем.
— А ртутный-то рудник разве мало дает вам?
Надо заметить, что Никитовский ртутный рудник стоит на крестьянской земле. Владельцы его платят никитовцам ежегодную аренду, что-то около двух тысяч рублей. Но владельцы предлагают продать им землю под рудником в полную собственность. Однако и аренда и предполагаемая покупка основываются больше на водке да на карманах мироедов. Общая же масса никитовцев только хлопает глазами.
— Чего он дает-то? Черта лысого он дает, — выговорил равнодушно старик.
— Объехали вас?
— Объехали.
— На сколько лет?
— Да, никак, лет на двадцать. Ну, да теперича и мы хотим принажать!
— Хотите все-таки?
— А то как же!
— Думаете объехать?
— Сделай одолжение!
— Объедете?
— Будьте спокойны! Будет задарма копать, попользовались, а уж теперь мы попользуемся. Тут ведь дело-то миллионное!
Говоря это, старик как будто на кого-то рассердился и как будто дал слово, вместе с прочими никитовцами, твердо вступиться за свои права на ртутный рудник.
— Это было бы хорошо для вас. А все-таки я думаю, — вдруг иронически сказал доктор,— что и опять вас объедут!
Старик вопросительно посмотрел на нас обоих и заметил рассеянно:
— А что ты думаешь, ведь и впрямь объедут, сделай одолжение! Отличнейшим манером объедут!
— И вы будете смотреть? — спросил доктор.
— А чего же? Да как же с ними совладаешь-то? Да нас можно очень просто водкой накачать, а мироедов задарить, и тогда из нас, пьяных истуканов, хошь веревки вей... Да ну их! Грех один промеж нас идет из- за этого самого рудника!.. Ну их!..
Старик при этом добродушно выругался. А на наш смех он повторил:
— Да, право! Что нам с ними тягаться-то! Силы у нас мало, то есть совсем силы супротив их у нас нету! Самый мы мякинный народ, ежели касательно чтобы права свои отыскивать, то есть вот какие мы гороховые людишки насчет того рудника!.. Ну их!..
Старик начал было рассказывать историю открытия и разработки рудника, но в это время мы были уже возле станции, и нам предстояло через несколько минут уехать из Никитовки.
На следующий раз мне предстояло познакомиться с Брянцевскими соляными копями и с Деконовскими каменноугольными копями, но почему-то я решил прежде всего поехать на крестьянскую угольную разработку, производимую самими мужиками на свои страх и счет. Должно быть, это мое решение явилось незаметно, благодаря словам старика, что народ здесь больше всего на счет металла болтается,— одни кормятся углем, другие солью, третьи ртутью...
Пища эта не зависит от урожая, но какой ценой она достается — это еще мне предстояло узнать».
 |
| Окрестности Никитовского ртутного рудника спустя 120 лет. Бескрайний индустриальный пейзаж. |